Популярные Афоризмы про театр

Многие люди думают, что работа в театре должна быть гораздо труднее, чем съемки в фильме, но любая излишне театральная актерская игра прекрасно видна на камеру, так что вы должны работать так, чтобы убрать всю театральность и выглядеть максимально убедительно.

 Увы, не все равно ли,Где стать добычей тленья и червей,Где гибнуть: в цирке иль на бранном поле,И там и здесь — театр, где смерть в коронной роли. 

Что такое Вселенная? Это большой театр. А театру нужна публика. Мы — публика. Жизнь на Земле создана затем, чтобы свидетельствовать и наслаждаться спектаклем. Вот зачем мы здесь. А если вам не нравится пьеса — выметайтесь к черту!

С этими «добрыми утрами» надо бороться, как с клопами, тут нужен дуст. Умиляющуюся девицу и авторов надо бить по черепу тяжелым утюгом, но это недозволительный прием, к великому моему огорчению. Все эти радиобарышни, которые смеются счастливым детским смехом, порождают миллионы идиотов, а это уже народное бедствие. В общем, всех создателей «Веселых спутников» - под суд! «С добрым утром» - туда же, «В субботу вечером» - коленом под зад! «Хорошее настроение» - на лесозаготовки, где они бы встретились (бы! » с руководством Театра им. Моссовета и его главарем – маразмистом-затейником Завадским.

Никак не сходятся пути!Я не пойму тот странный почеркТвоей блуждающей улыбки.Глаза каштановые…(Прочерк),Глаза… Наивные попыткиПривлечь твой взгляд…Не робко, смело! Я завожу вновь разговор.Из-под ресниц стреляем – вздор!Так откровенно-неумело…А волосы…Хранят твой запах:Дождливо-сигаретный аромат…Смеюсь, прослушав, невпопад,Твой монолог (ты же философ!)Стараюсь прямо, без вопросов,Не выбрав цели, наугадБлеснуть в окне…И в тусклых лампахХрустит фитиль, (обломок стали).Мы друг от друга не устали,Одна-один…Игра такая, мы влюблены,И я, и ты…Мы просто тщательно скрываем…Скрываемся…Запрятав чувства.От этого смешно и грустно.Кино:В баталиях словесных…Театр:В тех касаньях губ.Друг с другом будто бы и честно,Я агрессивна, а ты груб.Пытаюсь встать, а ты: «На место!»,Ты подойдешь, а я: «Уйди!».Нам плохо врозь, а вместе-тесно,Никак не сходятся пути!2006 г.

Лениво тянутся дни в маленьком карпатском курорте. Никого не видишь, никто тебя не видит. Скучно до того, что хоть садись идиллии сочинять. У меня здесь столько досуга, что я мог бы выставить целую галерею картин, мог бы снабдить театр новыми пьесами на целый сезон, для целой дюжины виртуозов написать концерты, трио и дуэты, но — о чем это я говорю! — в конце концов я успеваю только натянуть холст, разгладить листы бумаги, разлиновать нотные тетради, потому что я... ах! только без ложного стыда, друг Северин! Лги другим, но уж себя самого обмануть тебе не удастся. Итак, я ни что иное, как дилетант: дилетант и в живописи, и в поэзии, и в музыке, и еще в кое-каких из тех так называемых бесхлебных искусств, которые в наши дни обеспечивают своим жрецам доходы министра и даже владетельного князька; но прежде всего я — дилетант в жизни. Жил я до сих пор так же, как писал картины и книги, то есть никогда не уходил дальше грунтовки, планировки, первого акта, первой строфы.

Т. Луначарскому … Все театры советую положить в гроб. Наркому просвещения надлежит заниматься не театром, а обучением грамоте.

Каждый зритель приносит в театр свою собственную акустику.

Каково это — быть актёром? Возможно, больно. Проживать насквозь, невыразимо, невыносимо, многие жизни, расписывать изнанку собственного сердца чужими страстями, трагедиями, взлетать и падать, любить и умирать, и вновь вставать, унимать дрожь в руках, и снова начинать новую жизнь, снова плакать, сжимая в бессилии кулаки и смеяться над собой. Изредка приподнимая край маски, уже не для того, чтобы вспомнить своё собственное лицо, а лишь затем, чтобы сделать глоток свежего воздуха, не пропахшего гримом. Больно... Но в то же время — прекрасно. Обнажать чувства до предела, настоящие, живые чувства, куда более реальные бытовых кухонных переживаний, доводить их до апогея, задыхаясь от восторга бытия, захлёбываясь алчным огнём жадных, жаждущих глаз зрителя. И падая на колени, почти не существуя ни в одном из амплуа, почти крича от разрывающего тебя смерча жизни и смерти, судьбы и забвения, видеть, как с тобою вместе, замерев в унисон, в едином порыве умирает зал.

 Человеку необходимы внешние раздражения; ему нужна газета, которая бы всякий день приводила его в соприкосновение со всем миром, ему нужен журнал, который бы передавал важное движение современной мысли, ему нужна беседа, нужен театр, — разумеется, от всего этого можно отвыкнуть, покажется, будто все это и не нужно, потом сделается в самом деле совершенно не нужно, то есть в то время, как сам этот человек уже сделался совершенно не нужен. 

Коли начинаешь думать о прошлом, значит, у тебя уже нет будущего.brbrСомерсет Моэм Театр

Среди мальчиков-слуг в свите господина Мицусигэ прислуживал некий Томода Сёдзаэмон. Будучи довольно распущенным малым, он влюбился в главного актера театра, которого звали Тамон Сёдзаэмон, и сменил свои имя и герб на имя и герб актера. Полностью увлекшись этим романом, он потратил все, что у него было, и потерял все свое платье и убранство. И в конце концов, израсходовав все свои средства, он украл меч Маватари Рокубэя и попросил одного копьеносца заложить его у ростовщика. Однако копьеносец проговорился об этом, и после проведенного дознания их обоих приговорили к смерти. Дознавателем был Ямамото Городзаэмон. Когда он зачитывал результаты дознания, то возвысил голос и произнес: «Человек, обвиняющий подсудимого,— это копьеносец такой-то». «Казните его», — тут же отозвался Мицусигэ. Когда настало время объявить Сёдзаэмону о его участи, вошел Городзаэмон и сказал: «Теперь тебя уже ничто не спасет. Подготовься к смерти». Сёдэаэмон взял себя в руки и ответил: «Хорошо.