Афоризмы из жизни

Чаще всего кладбищем пользуются жители улицы Суханова. Это потому, что они живут к нему ближе остальных. Могилы залезли бы и в суханские огороды, если б не дорога, отсекающая дерзкий некрополь от крайнего домика с зеленой крышей. Однако случается и так, что умирает кто-нибудь с дальних окраин деревни, хотя это почти нонсенс. Действительно: умереть на Восьмом Квартале считается так же нелепо, как, например, ходить за хлебом в Лёхин магазин «Лагуна», живя где-нибудь на Третьем Мысе. Если в Овчарове разносится слух о чьей-либо смерти, первым делом люди спрашивают, откуда покойник. Если с Суханки, никто не удивится (так и скажут: «А, с Суханки. Ну, тогда ясно»), а если с Третьего Мыса или с Восьмого Квартала, то незамедлительно переспрпереспросят: «Николай с Третьего Мыса умер?! Чего ради?!»

Такие в Бога верят на всякий случай. А вдруг?

ПробуждениеМне бы сбросить оковы опыта,Стать наивным до безобразия,Чтоб иллюзий наесться досыта,И случались со мной оказии,Чтоб оставшись без груза знания,Фантазером стать и поэтом,Чтоб влюбляться до бессознания,В дураках оставаясь при этом,Чтобы память отшибло мне напрочь:Снова жизнь – белый лист предо мною,Уходить на свидания на ночь,Стать восторженным, петь под луною,Чтоб, понятие годы и времяВновь исчезло, давая свободу,Чтоб вкушая безумия бремя,Быть счастливым в любую погоду.Чтобы жизнь была вольным полетом,Я желаю себе вдохновения,Пусть площадкою станет для взлетаЭтот миг моего откровения!!!

Философия, в отличие от религии, полностью зависит от сведений, которые она почерпнула из науки. Философ опирается на современное ему научное знание. Он это знание доосмысливает. То есть использует его как фундамент, на котором может возводиться мировоззренческая конструкция. Но как только оказывается, что наука набрала принципиально новый фактический материал, обобщила его по-новому и обзавелась новыми моделями, разительно отличающимися от предшествующих, философ оказывается в сложнейшем положении. Ибо всё построенное им мировоззренческое здание начинает шататься по той же причине, по какой реальное здание шатается в случае неблагополучия с фундаментом. Сила философии в том, что она, в отличие от религии, опирается на научные сведения и модели, а не на откровение и предание. Но в этом же и слабость философии.

В случае если существует много объяснений какой-то проблемы, правильным обычно оказывается простейшее.

– Однако, я думаю, у каждого мифа, у каждой легенды должны быть какие-то корни. И у этих корней что-то лежит. – Лежит, – согласился Геральт. – Чаще всего мечта, желание, тоска. Уверенность, что нет предела возможному. А иногда – случай.

 Я, видишь ли, очень несовершенное человеческое существо. Очень далек от идеала, и ошибаюсь частенько. Но я учусь. И сильно стараюсь не повторять своих ошибок. Хотя все равно иногда повторяю. Почему? Да очень просто. Потому что я глуп и несовершенен. В такие моменты я очень себя не люблю. И делаю все, чтобы в третий раз этого не случилось ни в коем случае. Так и развиваюсь понемногу. Пусть небольшой, но прогресс… Все лучше, чем ничего. 

— До меня дошли слухи, что на днях ты играла в карты. Знакомые мне все уши прожужжали шуточками, дескать, у нас с тобой семейные проблемы, ведь в карты везет тем, кому не везет в любви. — Чепуха, — фыркнула я. — Про любовь? — Нет. Про то, что мне везло в карты. — А что же, мне солгали? Разве ты не выиграла кучу партий? — Выиграла. Но везения в этом не было ни капли. — Ну, в картах всегда играет роль везение, — не согласился Арман. — Только в случае, когда играет дилетант, — возразила я. — А ты, стало быть, профессионал? Я ухмыльнулась. — А что, разве я похожа на дилетанта?

 История — свидетельница времён, свет истины, жизнь памяти, учительница жизни, вестница старины. 

И запомни на всякий случай, что хороший друг гораздо ценнее хорошего любовника. Друзья решают проблемы, а любовники их лишь создают.

 Ни в коем случае не представляй себе, что ты можешь быть или представляться другим иным, чем как тебе представляется, ты являешься или можешь являться по их представлению, дабы в ином случае не стать или не представиться другим таким, каким ты ни в коем случае не желал бы ни являться, ни представляться. 

Когда меня спрашивают, чего я хочу, мне как-то сразу вообще перестает хотеться чего-либо. «Все равно нет ничего, что меня обрадовало бы», мелькает в голове в таких случаях. В то же время я никогда не мог отказаться от подарка, даже если он мне совсем не нравился. Отрезать «не надо» я не мог; а если вещь даже и нравилась, я, в конце концов, испытывал только ужасную горечь, словно приобрел краденое; да еще необъяснимый страх преследовал меня. Короче говоря, решить эту альтернативу я был не в состоянии. На закате жизни эта черточка моего характера стала казаться мне существеннейшим фактором моего позорного бытия.