Старые Афоризмы про край

С самого дня моего рождения во мне этот зверь со слепящим оскалом. Он дышит. Он просто кипит. Он ходит кругами по комнате. Он хочет, чтобы я был один. Подкрадывается. Низко приседает перед смертельным прыжком. Краем глаза я его вижу, но взгляд мой сфокусирован на тебе. На твоих глазах. Таких же диких, как и мои… Может, сегодня я убью его. Подбегу к двери, скроюсь от звука, от запаха. Открою дверь, чтобы увидеть тебя. Чтобы дышать тобой… Не дай мне исчезнуть, раствориться в этом звере…

Как ни крась, проступит грязь.

Каково это — быть актёром? Возможно, больно. Проживать насквозь, невыразимо, невыносимо, многие жизни, расписывать изнанку собственного сердца чужими страстями, трагедиями, взлетать и падать, любить и умирать, и вновь вставать, унимать дрожь в руках, и снова начинать новую жизнь, снова плакать, сжимая в бессилии кулаки и смеяться над собой. Изредка приподнимая край маски, уже не для того, чтобы вспомнить своё собственное лицо, а лишь затем, чтобы сделать глоток свежего воздуха, не пропахшего гримом. Больно... Но в то же время — прекрасно. Обнажать чувства до предела, настоящие, живые чувства, куда более реальные бытовых кухонных переживаний, доводить их до апогея, задыхаясь от восторга бытия, захлёбываясь алчным огнём жадных, жаждущих глаз зрителя. И падая на колени, почти не существуя ни в одном из амплуа, почти крича от разрывающего тебя смерча жизни и смерти, судьбы и забвения, видеть, как с тобою вместе, замерев в унисон, в едином порыве умирает зал.

Благородство без зрителей. Широкие жесты без фотокамер. Дары без имени дарителя. И без возможности отбиться на рекламе. Любить, не присваивая. Прощать, не запоминая. Служить, как в тумане маяк. Звать у самого края.

Запоздалый трамвайКогда хлещут дожди за границей окон, Когда желтая грусть забирается в сердце. Я сажусь в запоздалый трамвайный вагон.Открывающий в светлое прошлое дверцу.Он плывет, не спеша, из бетонных чащоб,По промокшим путям в фиолетовый вечер.Где уют укрывает бязь зашторенных штор, Где гостит на покой обреченная вечность.По твоим переулкам, твоим площадям.По мостам над речушкой неспешной Неглинкой,В те края, где Москва так еще молода,В двух этажных кварталах строений старинных.Где еще до сих пор слышен радостный смех,Звонкий смех детворы за Зацепской заставой.Павелецкий вокзал, и девчоночий грех: Все казалось тогда далеко не забавой.……………………………………………………………………Когда хлещут дожди и вот-вот грянет снег,Когда тонет душа в непролазности скуки,Мне в трамвайном окне светит радостью светИ протянет мне лето из прошлого руки.

Бывают минуты, когда будущее представляется человеку в столь мрачном свете, что он боится останавливать на нём свои умственные взоры, прекращает в себе совершенно деятельность ума и старается убедить себя, что будущего не будет и прошедшего не было. В такие минуты, когда мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопыстности, особенно склонный к такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздумает огонь под собственным домом, в котором спят его братья, отец, мать которых он нежно любит.

— Пан Зеленский, кто бы не победил в этой войне, независимость Польши будет восстановлена. Вопрос — в каких границах? — Если войну выиграют немцы, Виленский край войдёт в состав германской империи, немцы хотят их отсюда выселить, наши земли отдадут немецким колонистам из Поволжья. — Однако многие поляки желают нам поражения... — Для европейских империй — мы страна второго сорта. — Стран второго сорта не бывает.

Время не обмануть, за мечтой не гонись. Наливай до краёв, только не захлебнись.

Вместо зрачков у нее была бездна, и он не понял, видит она его или нет. Все-таки он поднял ее на руки и понес, прижимая к истекающему кровью сердцу, которое плакало из-за недолговечности и несовершенства жизни, как будто умирало и возрождалось оттого, что пока еще она рядом с ним, и он тяжело дышал, и в голове у него все было темно, и он все время целовал ее шею со шрамом и боялся уронить ее, потому что ноги плохо его держали!.. Они упали на диван, и он получил ее в свое полное распоряжение, а она получила его, и он забыл о недолговечности жизни, о скоротечности времени и еще о том, что трусость – худший из человеческих пороков. Она закрыла глаза, и бездна закрылась тоже. Они остались тем, кем и были, – мужчиной и женщиной, впервые узнавшими друг друга и то самое главное, для чего предназначалась вся канитель с Адамом и Евой! Для того чтобы получился огонь, нужно, чтобы молния ударила в землю, чтобы камень ударил о камень. Огонь не бывает сам по себе, он не берется ниоткуда!..

 Вдоль по тоннелям и ночным перронам, По переходам и пустым вагонам Я словно тень скольжу по краю света - Тебя зову, но снова нет ответа… 

 Она подошла. Повеяло духами и еще чем-то женским и теплым, как будто ты с холодной улицы, с дождя и ветра, когда кажется, что вот-вот пойдет снег, и дальние тучи сизым краем уже легли на бурую раскисшую землю, и собака трясет ушами и смотрит жалобно и серьезно и просится обратно под крышу, входишь в домашнее живое тепло, и внутри этого тепла горит камин, букет последних астр сияет в старинной голубой вазе с отколотым лепестком, душистый чай остывает в пузатом чайнике, и в полированной поверхности стола отражаются тонкие руки в рукавах теплого платья. Вот так ему представлялось. Недаром он был писатель…