Афоризмы про писателей

Писатель, который не углубляется, всегда удерживается на поверхности.

Один русский писатель сказал, что Россию нельзя понять умом, а я бы добавил, что её нельзя захватить оружием.

 — А вам знаком Шуберт, Шопен, Берлиоз? — Знаком ли мне Берлиоз? Удивительно, что вам знаком Берлиоз. — Я по нему специалист. — Да ладно, кого вы там знаете? Из какого дома? — Что значит из какого дома? Нет послушайте, это сейчас Берлиоз — район Парижа, а в 19 веке он был композитором, писателем и критиком. 

Нет такого писателя во всем мире, – я говорил предельно медленно, – который или которая бы смогли бы писать книгу на идеях, в которые она или он не верили бы. Мы можем написать что-то настоящее, если только верим по-настоящему.

— Ну, что касается психологии и воображения, писателям тут просто нет равных, — улыбнулась Джойс, с иронией кланяясь Рэймонду, сохранявшему полную невозмутимость. — Литературные труды дают мне возможность заглянуть внутрь человека, — важно пояснил он. — Позволяют улавливать оттенки и порывы души, простому обывателю недоступные.

Индивидуальность писателя в том главным образом и состоит, что свои недостатки каждый прикрывает на свой особый манер.

 Таково ремесло писателя: его жизнь — водоворот лжи. Приукрасить для него — что перекреститься на красный угол. Мы делаем это, чтоб доставить вам удовольствие. Мы делаем это, чтоб убежать от себя. Физическая жизнь писателя, как правило, статична, и, пытаясь вырваться из этого плена, мы вынуждены ежедневно выстраивать себя заново. Тем утром я столкнулся с необходимостью придумать мирную альтернативу вчерашнему кошмару, при том, что в писательском мире драма, боль, поражение поощряются как необходимые для искусства предпосылки: если дело было днем — выпишем ночь, была любовь — устроим ненависть, безмятежность заменим хаосом, из добродетели сделаем порок, из Господа — дьявола, из дочери — шлюху. За участие в этом процессе я был неумеренно обласкан, и ложь зачастую просачивалась из моей творческой жизни — замкнутой сферы сознания, подвешенной вне времени, где вымысел проецировался на пустой экран, — в осязаемую, живую часть меня. 

Год назад у меня был американский писатель из рода экспериментаторов, который хвалил мои книги за то, что он их не понимает, так как считал это доказательством их оригинальности.

- Писатель тоже имеет право на хандру, - сказал я. - Если пишет детские книги - то не имеет! - сурово ответила Светлана. - Детские книги должны быть добрыми. А иначе - это как тракторист, который криво вспашет поле и скажет: «Да у меня хандра, мне было интереснее ездить кругами». Или врач, который пропишет больному слабительного со снотворным и объяснит: «Настроение плохое, решил развлечься».

 Он упал. Я бил его рукоятью пистолета, и чувствовал только одно — удовлетворение. Он кричал и пытался закрыться руками, он упал, но я продолжал бить.Я могу сделать с ним всё, что угодно.Вика тоже что-то кричала… Я не обращал на неё внимания. Вдруг я понял, как хочу умереть. Хоч умереть в тот момент, когда пойму свою полную силу.Умереть не писателем. Не — старым известным человеком, который дает автографы. Я хочу умереть в драке. В той драке, в которой побеждаю. 

На одном из приемов Марк Твен беседовал с дамой. У него было веселое настроение, и он сказал: — Вы очаровательны. Нелюбезная особа ответила: — К сожалению, я не могу вас отблагодарить таким же комплиментом. Писатель засмеялся: — А вы сделайте, как я: соврите!

  — Человек, который не может написать рассказ о любви, ни на что не годен. — А ты сколько написала? — Я не считаю себя писателем.