Старые Афоризмы про картины

В кампусе каждого колледжа студенты, вместо того чтобы писать романы, снимали фильмы. И внезапно до меня дошло, что фильмы — это совсем даже не искусство, а некая форма терапии. Каждый хотел рассказать историю своей жизни, выразить свои эмоции, мысли. Но ведь и множество книг публиковалось по той же причине. Только магия не проступала так явственно в книгах, картинах, музыке. Кино вбирало в себя все виды искусства, кино разило наповал. Казалось невероятным, что, располагая таким мощным арсеналом, можно сделать плохой фильм. Ты мог быть последним говнюком, но при этом делать хорошие фильмы. Неудивительно, что среди киношников так пышно расцвел непотизм. Ты мог заказать сценарий племяннику, из любовницы сделать кинозвезду, сына назначить руководителем студии. Кино могло превратить в знаменитость любую посредственность. В литературе такой фокус не проходил.

«Мертвые души» не потому так испугали Россию и произвели такой шум внутри её, чтобы они раскрыли какие-нибудь её раны или внутренние болезни, и не потому также, чтобы представили потрясающие картины торжествующего зла и страждущей невинности. Ничуть не бывало. Герои мои вовсе не злодеи; прибавь я только одну добрую черту любому из них, читатель помирился бы с ними всеми. Но пошлость всего вместе испугала читателей. Испугало их то, что один за другим следуют у меня герои один пошлее другого, что нет ни одного утешительного явления, что негде даже и приотдохнуть или перевести дух бедному читателю и что по прочтенье всей книги кажется, как бы точно вышел из какого-то душного погреба на Божий свет. Мне бы скорей простили, если бы я выставил картинных извергов; но пошлости не простили мне. Русского человека испугала его ничтожность более, чем все его пороки и недостатки. Явленье замечательное! Испуг прекрасный!

 В целом, люди работают напряженнее и более инновационно, если их не принуждают, совсем другая картина там, где им строго указывают, что делать. 

... Существует необходимость получать удовольствие, необходимость работать над достижением осознаваемых целей путём преодоления распознаваемых препятствий (такое определение можно дать счастью). И необходимость получать удовольствие настолько сильна, что человек, для того чтобы получать удовольствие, способен вытерпеть сильную боль. Удовольствие – это нечто положительное. Это наслаждение работой, это размышления об успешно завершённых делах; это хорошая книга или хороший друг; удовольствие – это когда сдираешь кожу с коленей, взбираясь на вершину Маттерхорна; когда слышишь, как ребёнок впервые произносит слово «папа»; это шумная гулянка на бульваре Бунд в Шанхае или раздающийся за окном свист, зовущий на свидание»; это приключение и надежда, это энтузиазм, это «когда-нибудь я научусь писать картины»; это когда съедаешь хороший обед, или целуешь красивую девушку, или, блефуя, ведёшь жёсткую игру на фондовой бирже.

Становясь матерью, ты перестаешь быть картиной и становишься рамкой.

Под этим кедром, под вековыми липами, перед картиной непрестанной жатвы, по вечерам под звездным небом минуты наконец обретают значение.

 Слушайте вы, женщины. Художникам слова и красок всё позволено. Женщины должны гордиться, отдаваясь поэту. Из его порыва может создасться великое произведение искусства, новая картина или песня. Женщина, лаская его, причащается великой тайне творчества. 

Мир сегодня не имеет смысла. Так почему я должен рисовать картины, в которых смысл есть?

Люди в кошачьей картине мира — всего лишь удобные приспособления, созданные природой для того, чтобы открывать консервы и холодильники.

Однажды я вела занятие, на котором рассказывала студентам, как работать со смыслом. Это что-то вроде такого вводного урока, который я провожу, чтобы подвести их к мыслям о Деррида. Мы проходим Соссюра и прочие необходимые вещи, а потом я показываю им «Фонтан» Дюшана — писсуар, который был большинством голосов признан самым важным произведением искусства двадцатого века, — и спрашиваю их, искусство это или нет. В последней группе большинство студентов настаивали на том, что писсуар не может быть искусством — двое или трое даже всерьез рассердились и принялись рассуждать о Пикассо и о том, что их дети и те рисуют лучше, чем он, и еще — о недавней инсталляции, завоевавшей приз Тернера, — пустой комнате, в которой то гас, то загорался свет… А я-то думала, что это будет совсем несложное занятие.

Разглагольствовать о том, что собираешься сделать, — все равно что хвастаться картинами, которых ты еще не написал. Это не просто дурной тон, это абсолютная утрата лица.