Длинные Афоризмы про мат

Бывают минуты, когда будущее представляется человеку в столь мрачном свете, что он боится останавливать на нём свои умственные взоры, прекращает в себе совершенно деятельность ума и старается убедить себя, что будущего не будет и прошедшего не было. В такие минуты, когда мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопыстности, особенно склонный к такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздумает огонь под собственным домом, в котором спят его братья, отец, мать которых он нежно любит.

 Странное чувство находиться перед огромной массой людей, которых ранее ты никогда не встречал и вряд ли увидишь вновь, а они тем временем подпевают тебе, и это идёт изнутри. Они выглядят так, как будто всё понимают, но на самом деле они не имеют ни малейшего представления, о чём же я говорю, но это действительно что-то значит для них, и это круто. Я часто встречаю людей, и им кажется, что они знают меня, ведь они читали мои интервью или же стихи. “Тебе очень хорошо ясна ситуация Курта Кобейна. Зачем он покончил с собой? Бла-бла-бла”. Вы ничего не знаете о Курте, мать его, Кобейне! Вы читали его стихи, смотрели его выступления на телевидении, но ведь это совершенно другая сторона монеты. Кому из вас, чёрт возьми, известно, через что ему приходилось проходить? То, что с этим человеком происходило немало всякого дерьма, очевидно. Когда кто-нибудь говорит “Эй, чувак, чего ему расстраиваться?

Приходит Вова (В) в школу, а под глазом у него фингал светится. Марья Ивановна (М.И.) спрашивает:- Вова, что случилось, кто тебя так?В:- понимаете Марь Иванна, лежу я между папой и мамой, папа спрашивает, Вовочка ты спишь? я сказал: нет. Он мне как даст в глаз.На следующий день приходит Вовочка, а у него под другим глазом тоже самое.М.И.:- Вовочка, что на этот раз???В:- понимаете Марь Иванна, лежу я между папой и мамой, папа спрашивает, Вовочка ты спишь? я сказал: нет. Он мне зарядил под другой!!!На третьий день Вова в школу пришел на костылях и весь в гипсе. Естественно учительница в шоке.М.И.:- Что происходит, Вова?????В:- понимаете Марь Иванна, лежу я опять между папой и мамой, папа спрашивает: "Вовочка ты спишь?", я молчу. через некоторое время он опять спрашивает: "Вовочка ты спишь?", я молчу. Ну он и говорит: "Ну мать, поехали!!!" А я просто спросил: "Куда на ночь глядя--то!"

Сфинкс В глухом углу, сквозь мрак неясныйУгрюмой комнаты моей,Следит за мной так много днейСфинкс молчаливый и прекрасный. Не шевелится, не встает,Недвижный, неприкосновенный,Ему — ничто — луны изменнойИ солнц вращающихся ход. Глубь серую сменяя красной,Лучи луны придут, уйдут,Но он и ночью будет тут,И утром гнать его напрасно. Заря сменяется зарей,И старше делаются ночи,А эта кошка смотрит, — очиКаймой обвиты золотой. Она лежит на мате пестромИ смотрит пристально на всех,На смуглой шее вьется мех,К ее ушам струится острым. Ну что же, выступи теперьВперед, мой сенешаль чудесный!Вперед, вперед, гротеск прелестный,Погружена и полузверь. Сфинкс восхитительный и томный,Или, у ног моих ложись,Я буду гладить, точно рысь —Твой мех пятнистый. мягкий, темный. И я коснусь твоих когтей,И я сожму твой хвост проворный,Что обвился как Аспид черный,Вкруг лапы бархатной твоей.

Мы молоды. Это в порядке вещей, что мы порой напиваемся, что плохо себя ведём и трахаемся друг с другом. Мы предназначены для вечеринок. Вот так вот. Да, некоторые из нас не знают меры и слетают с катушек. Но Чарльз Дарвин сказал: «Нельзя сделать омлет, не разбив пары яиц». И вот про это я вам и толкую. Разбитые яйца. Как яйца, разбитые в какой-то, *** его знает, коктейль. Вы только посмотрите на себя Вы разбиваете моё сердце. Вы напялили на себя кардиганы. А ведь у нас всё было. Мы обосрались похлеще всех предыдущих поколений, вместе взятых! Мы были такими прекрасными Мы занимались ***нёй, я занимался ***нёй, и я планирую заниматься ***нёй, когда мне будет 20 и, может, когда мне будет 30. И я трахну собственную мать, перед тем как Или кого-нибудь другого. Только попробуйте мне запретить.

Папин орден.Осенний вечер зажигает звёзды, Мерцают мягким светом витражи И наша мама, голосом серьёзным, Сказала мне дочурку уложить. А мы с ней заигрались в кошки-мышки, Читали сказки, взялись рисовать, И тут я вспоминаю, что малышка, Уже давно должна спокойно спать Но проще успокоить все стихии, Или вулкана взрыв предотвратить… Пел колыбельную, качал, читал стихи ей, Никак не получалось усыпить! На уговоры егоза не поддаётся, Про логику молчу, она вся в мать Ругаться начал, а она смеётся, И как это прикажешь понимать? Какой режим? Какая дисциплина? От песен и стихов в ушах звенит Вошла жена, а на полу картина - Отец храпит, а рядом дочь сидит… И можно быть шахтёром, скалолазом, Спасателем, границу сторожить, Но орден пап, получишь, если сразу, Тебе удастся дочку уложить.

— Я верю в то, что этот мир был создан с любовью, — наконец, тихо ответила я, находясь под перекрестом настороженных взглядов. — Верю, что земля, по которой мы ходим, живая. Верю, что она чувствует боль точно так же, как и мы. И верю в то, что каждая рождающаяся в ее недрах Тварь должна быть уничтожена. Земля для меня как мать, Ваше Преосвященство. Она бережет нас. Заботится. Снабжает нас всем, что необходимо для жизни. Она родит для нас поля. Я отношусь к этому миру с почтением и благодарностью за то, что он меня так неожиданно принял. Я не видел того, кто его создавал, и что за сила дает ему жизнь. Но уверен, что существование Невирона противно самой ее сути.

 Человек любит свою мать, почти не сознавая, не чувствуя, потому что это так же естественно, как сама жизнь, и лишь в момент последнего расставания замечает он, как глубоки корни этой любви. Никакая другая привязанность не сравнима с этой, потому что все другие — случайны, а эта врожденная, все другие навязаны нам позднее разными житейскими обстоятельствами, а эта живет с первого нашего дня в самой нашей крови. И потом, потом теряешь ведь не только мать, а вместе с нею наполовину уходят само наше детство, ведь наша жизнь, маленькая детская жизнь, принадлежит ей столько же, сколько нам самим. Она одна знала ее так, как мы сами. 

Я слышал, как один маленький ребенок хотел поиграть на пляже в песке. Его мать сказала: «Нет! Ведь песок мокрый, и ты запачкаешь одежду». Тогда ребенок захотел подойти поближе к воде. Мать сказала: «Нет, ни в коем случае! Скользко, и ты можешь упасть». Тогда ребенок захотел побегать и попрыгать вокруг, а его мать сказала: «Нет! Ты можешь потеряться в толпе». Тогда ребенок попросил мороженого, так как мороженщик стоял поблизости. Мать сказала: «Нет! Ведь у тебя всегда был непорядок с горлом и это вредно для здоровья». А потом она сказала тем, кто стоял поблизости: «Вы видели когда-нибудь такого невротичного ребенка?»

Мы часто слышим рассказы людей о том, как они встретили Бога…Они описывают его облик, его черты и голос, вот и я могу вам сказать , что я встретил Бога! Живого разговаривающего, смеющегося, я видел его много раз, в разных ситуациях…и этот Бог никто иной, как мой Отец! Я сирота, никогда не видел своих настоящих отца и мать, я не знал любви родителей…но я могу сказать, что если бы они были живы, они не смогли бы дать мне больше любви, чем дал мне мой отец, я получил от него так много…так много, что не могу требовать от судьбы большого, но я могу молить Господа, пусть в этом мире живет он…живет вечно!

 – Вы должны думать, что делаете,– говорил он нам с серьезным видом.– Маму нельзя огорчать. – Это почему же? – спрашивал Ларри с притворным удивлением.– Она для нас никогда не старается, так чего же нам о ней думать? – Побойтесь бога, мастер Ларри, не надо так шутить,– говорил Спиро с болью в голосе. – Он совершенно прав, Спиро,– со всей серьезностью подтверждал Лесли.– Не такая уж она хорошая мать. – Не смейте так говорить, не смейте! – ревел Спиро.– Если б у меня была такая мать, я б каждое утро опускался на колени и целовал ей ноги. 

 Когда моя мать не вернулась домой, я впервые задумалась над тем, что любое мгновение может стать последним. Нельзя, чтобы ты шёл просто ради того, чтобы переместиться из одного места в другое. Во время каждой прогулки надо идти так, словно это последнее, что у тебя осталось. Такое требование можно выдвинуть самому себе в качестве недостижимого идеала. Потом надо напоминать о нём каждый раз, когда в чём-нибудь халтуришь. У меня это случается по двести пятьдесят раз на дню.